Василиса Сатирская организовала у себя дома в Петербурге настоящий поэтический салон под названием «Пятый этаж». Туда-то и отправилось «Происшествие». Ехали мы впервые не на поезде, а на машине: за рулём старенького «Renault Megane» была Наташа, пассажирами — Алексей Караковский, Лёша Шмелёв и Даша Верясова.
Рассказывает Алексей Караковский:
К вечеру у Василисы собралась многочисленная публика. За окном шла гроза. Одни люди приходили, другие уходили, а мы гоняли для них свой репертуар по кругу, и от этого было тепло… Среди зрителей в тот вечер появился также наш бывший басист Фёдор Мальгинов, заехавший по своим делам в Питер. А один из слушателей, как выяснилось, приехал на наш квартирник аж из Архангельска. Наш концерт длился несколько часов…
На следующее утро мы решили воспользоваться наличием машины и отправились путешествовать. Так как основным генератором идей был Лёша Шмелёв, культурная программа получилась вдохновенно меланхолической. Сначала мы посетили могилу Александра Башлачёва на Ковалёвском кладбище (легендарная берёза действительно оказалась увешана бубенцами), а на обратном пути отправились искать место расстрела Николая Гумилёва у реки Лубья.
Об этом заброшенном в лесу артиллерийском складе, ставшем местом гибели нескольких тысяч человек, нам рассказывала питерская поэтесса Нина Энская, однажды достигшая братской могилы пешком вдоль русла реки. Ко времени нашего появления у Лубьи место расстрела стало доступным также со стороны шоссе: к нему вёл деревянный настил, вдоль которого были развешаны многочисленные указатели, иконы и биографические сведения о погибших. Но несмотря на ухоженность, менее страшным это место не стало. В воздухе витало ощущение насилия, как на местах сражений Великой отечественной войны. Река текла внизу под обрывом. Мы знали, что людей ставили на край таким образом, чтобы тело после выстрела падало с обрыва в воду, причём осуждённые на казнь видели, как расстреливают других осуждённых — якобы во имя идеалов свободы, равенства и братства. Было трудно поверить, что эта тошнотворная страница истории вообще имеет отношение к нашей родной стране, день рождения одного из величайших городов которой мы так радостно отмечали накануне…
Подобно современникам Николая Степановича, я не сомневался, что он встретил смерть достойно. Именно Гумилёв говорил о воинской отваге поэтов-бардов, умиравших на поле боя. Один из биографов поэта, Николай Оцуп, писал, что как-то они с Николаем Степановичем встретили грузовики, в которых вооружённые курсанты везли арестованных матросов, участников Кронштадтского мятежа. «Братцы, помогите, расстреливать везут!» — послышалось с одного из грузовиков. Гумилёва передёрнуло. «Убить безоружного — величайшая подлость», — сказал он. — «А вообще смерть — не страшна».
Я не раз пытался понять, почему именно Николай Гумилёв стал одной из первых жертв красного террора среди поэтов. С политической точки зрения этому нет никакого разумного объяснения: Гумилёв не был участником вооружённого сопротивления и даже, по сути, не агитировал против Советской власти. Да, он точно не пережил бы 1937 года. Он мог вообще не дожить до тридцатых. Но почему так рано? Я думаю, Гумилёв совершил главное преступление против власти: он настолько презирал её, что не считал нужным хоть сколько-нибудь это скрывать. Когда он говорил работникам Пролеткульта, что он монархист, собеседники воспринимали это как шутку. Когда на лекции по марксистской поэзии он рассказал революционным матросам Балтфлота, что хорошей поэзии способствуют в первую очередь вино и женщины, это тоже казалось разновидностью утончённого аристократического стёба. Но это был не стёб. Это был вызов: смотрите, мрази, вот он я, я живу в другой реальности — и что вы можете сделать с моей духовной свободой? И у мразей не нашлось никаких контраргументов, кроме артиллерийского склада на реке Лубья…
На обратном пути из Петербурга в Москву к нашей компании присоединилась Романа Езловецкая — дочь моей подруги Светланы. Девочку, сбежавшую из дома после ссоры с матерью, объявили в розыск, но кроме Питера, Нюсе было ехать некуда, и поэтому перехватили её очень быстро — на Московском вокзале. Общение с милицией оказалось удивительно мирным: беглянка, отделавшись лёгким испугом, была препоручена бывшей соседке Езловецких по коммунальной квартире. После этого мы с Наташей вызвались доставить девочку на машине в Москву, благо у нас было одно свободное место. Романа оказалась отличным попутчиком, и дорога доставила нам немало удовольствия.
